Неточные совпадения
Отец, поднявшись до́ свету,
Будил дочурку ласкою,
А
брат веселой песенкой...
Пытали уговаривать
Отец его и
брат,
Он все одно: «Преступник я!
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два
брата.
Отца они не помнили, мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал
брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с
отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
В то время как старший
брат женился, имея кучу долгов, на княжне Варе Чирковой, дочери декабриста безо всякого состояния, Алексей уступил старшему
брату весь доход с имений
отца, выговорив себе только 25 000 в год.
Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегала дрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об
отце,
брате: ей хотелось в горы, домой… Потом она также говорила о Печорине, давала ему разные нежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку…
Потом хотела что-то сказать и вдруг остановилась и вспомнила, что другим назначеньем ведется рыцарь, что
отец,
братья и вся отчизна его стоят позади его суровыми мстителями, что страшны облегшие город запорожцы, что лютой смерти обречены все они с своим городом…
— Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» — говорю. «Янкель! скажи
отцу, скажи
брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что
отец — теперь не
отец мне,
брат — не
брат, товарищ — не товарищ, и что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!»
— Мы познакомились,
отец! — воскликнул он с выражением какого-то ласкового и доброго торжества на лице. — Федосья Николаевна, точно, сегодня не совсем здорова и придет попозже. Но как же ты не сказал мне, что у меня есть
брат? Я бы уже вчера вечером его расцеловал, как я сейчас расцеловал его.
Базаров вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай. Оба
брата молча глядели на него, а Аркадий украдкой посматривал то на
отца, то на дядю.
Вспомнилось, как назойливо возился с ним, как его отягощала любовь
отца, как равнодушно и
отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую, не тяжелую руку
отца на голове своей, на шее и встряхнул головой. Вспомнилось, как
отец и
брат плакали в саду якобы о «Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные слова...
— О! Их нет, конечно. Детям не нужно видеть больного и мертвого
отца и никого мертвого, когда они маленькие. Я давно увезла их к моей матери и
брату. Он — агроном, и у него — жена, а дети — нет, и она любит мои до смешной зависти.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет
отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о
брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Слова эти слушают
отцы, матери,
братья, сестры, товарищи, невесты убитых и раненых. Возможно, что завтра окраины снова пойдут на город, но уже более густой и решительной массой, пойдут на смерть. «Рабочему нечего терять, кроме своих цепей».
— Туляк.
Отец мой самовары делал у
братьев Баташевых.
Клим тотчас догадался, что нуль — это кругленький, скучный братишка, смешно похожий на
отца. С того дня он стал называть
брата Желтый Ноль, хотя Дмитрий был розовощекий, голубоглазый.
— Народники снова пошевеливаются, — сказал Дмитрий так одобрительно, что Климу захотелось усмехнуться. Он рассматривал
брата равнодушно, как чужого, а
брат говорил об
отце тоже как о чужом, но забавном человеке.
Когда дедушка,
отец и
брат, простившийся с Климом грубо и враждебно, уехали, дом не опустел от этого, но через несколько дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные на реке, когда тонул Борис Варавка...
Неохотно и немного поговорив о декабристах,
отец вскочил и ушел, насвистывая и вызвав у Клима ревнивое желание проверить его слова. Клим тотчас вошел в комнату
брата и застал Дмитрия сидящим на подоконнике.
Обняв ноги, он положил подбородок на колени, двигал челюстями и не слышал, как вошел
брат. Когда Клим спросил у него книгу Некрасова, оказалось, что ее нет у Дмитрия, но
отец обещал подарить ее.
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с
братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными рассказами о жизни ссыльных, воспоминаниями об
отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
Он был крайне смущен внезапно вспыхнувшей обидой на
отца,
брата и чувствовал, что обида распространяется и на Айно. Он пытался посмотреть на себя, обидевшегося, как на человека незнакомого и стесняющего, пытался отнестись к обиде иронически.
«Фу, как глупо!» — мысленно упрекнул он себя, но это не помогло, и явилось желание сказать колкость
брату или что-то колкое об
отце. С этим желанием так трудно было справиться, что он уже начал...
— Надо.
Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же,
брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
— Поморка, дочь рыбака. Вчера я об ее
отце рассказывал. Крепкая такая семья. Три
брата, две сестры.
Жарким летним вечером Клим застал
отца и
брата в саду, в беседке;
отец, посмеиваясь необычным, икающим смехом, сидел рядом с Дмитрием, крепко прижав его к себе; лицо Дмитрия было заплакано; он тотчас вскочил и ушел, а
отец, смахивая платком капельки слез с брюк своих, сказал Климу...
Но мать, не слушая
отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него;
отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к
брату Мите; вот и все.
Чебаков. Они сестры, у них поровну капитал от
отца.
Братья оттого не отдают их замуж, что денег жаль.
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от
отца, деда,
братьев, дворни, среди которой он родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.
— А контракт-то, контракт-то каков заключили? — хвастался Тарантьев. — Мастер ты,
брат, строчить бумаги, Иван Матвеевич, ей-богу, мастер! Вспомнишь покойника
отца! И я был горазд, да отвык, видит Бог, отвык! Присяду: слеза так и бьет из глаз. Не читал, так и подмахнул! А там и огороды, и конюшни, и амбары.
— Да, — заметит
отец, — ученье-то не свой
брат: хоть кого в бараний рог свернет!
Приход его, досуги, целые дни угождения она не считала одолжением, лестным приношением любви, любезностью сердца, а просто обязанностью, как будто он был ее
брат,
отец, даже муж: а это много, это все. И сама, в каждом слове, в каждом шаге с ним, была так свободна и искренна, как будто он имел над ней неоспоримый вес и авторитет.
Он клял себя, что не отвечал целым океаном любви на отданную ему одному жизнь, что не окружил ее оградой нежности
отца,
брата, мужа, дал дохнуть на нее не только ветру, но и смерти.
Скачут они везде без толку и сами не сладят с длинными, не по росту, безобразными лапами; не узнают своих от чужих, лают на родного
отца и готовы сжевать брошенную мочалку или ухо родного
брата, если попадется в зубы.
— Вы даже не понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый
отец, строгий
брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как шпион, и не посягали бы на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть на меня иначе, нежели как бы смотрели вы на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей,
отцов,
братьев, мужей и… друзей ваших!
Мы, сильный пол,
отцы, мужья,
братья и дети этих женщин, мы важно осуждаем их за то, что сорят собой и валяются в грязи, бегают по кровлям…
О, в нашем роде это — не новость:
брат моего
отца пахал собственноручно, дед тоже.
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня, мамы,
брата,
отца… Знает Версилов?
— Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома
отец,
брат, другой в солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то
брат хотел в Москву уйти.
Потом он рассказал, как он в продолжение двадцати восьми лет ходил в заработки и весь свой заработок отдавал в дом, сначала
отцу, потом старшему
брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «
Отцы и
братия, простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда могут выгнать из дому
отец,
братья, муж, наконец собственные сыновья?
— Верно, все верно говоришь, только кровь-то в нас великое дело, Николай Иваныч. Уж ее,
брат, не обманешь, она всегда скажется… Ну, опять и то сказать, что бывают детки ни в мать, ни в
отца. Только я тебе одно скажу, Николай Иваныч: не отдам за тебя Верочки, пока ты не бросишь своей собачьей должности…
Только в моленной, когда Досифея откладывала свои поклоны на разноцветный подручник, она молилась и за рабу божию Надежду; в молитвах Марьи Степановны имя дочери было подведено под рубрику «недугующих, страждущих, плененных и в отсутствии сущих
отец и
братии наших».
Алеша твердо и горячо решил, что, несмотря на обещание, данное им, видеться с
отцом, Хохлаковыми,
братом и Катериной Ивановной, — завтра он не выйдет из монастыря совсем и останется при старце своем до самой кончины его.
— Чего же ты снова? — тихо улыбнулся старец. — Пусть мирские слезами провожают своих покойников, а мы здесь отходящему
отцу радуемся. Радуемся и молим о нем. Оставь же меня. Молиться надо. Ступай и поспеши. Около
братьев будь. Да не около одного, а около обоих.
Кстати, завернув в переулок к
брату Дмитрию и чувствуя голод, он вынул из кармана взятую у
отца булку и съел дорогой.
Подходя, он вспомнил, что
отец очень настаивал накануне, чтоб он как-нибудь вошел потихоньку от
брата Ивана.
Чудно это,
отцы и учители, что, не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз считал я его как бы прямо за того юношу,
брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.